Главный художник театра оперы и балета Елена Соловьева — о нарядах персонажей нового спектакля

Накануне премьеры художник по костюмам спектакля и главный художник театра Елена Соловьева рассказала о том, какими будут наряды персонажей, что ограничивает сценографа и для чего труппе нужны награды.

«В такой одежде есть ощущение свободы»

— Время действия оперетты — конец 40-х — 60-е годы ХХ века. Сложнее работать над спектаклем, когда зритель может сказать: «Я помню, это было не так»?

— Не то чтобы сложнее. Это интересно. На самом деле каждый художник не пытается дословно воспроизвести эпоху. Ведь это невозможно, мы все равно передаем свое восприятие, свои ощущения. 50-е годы — время молодости моих родителей.

— Костюмы делаются «с нуля»?

— Подлинных вещей того времени очень мало. Я бросала клич по театру, была необходимость в вязаной кофточке, например. Но ни у кого ничего не сохранилось, потому что мы ведь привыкли все выбрасывать. Нам принесли только портфельчик 50-х годов.

— Ваше ощущение от того времени скорее позитивное?

— У меня святое убеждение, что историю, как бы мы к ней ни относились, надо помнить. В первую очередь для того, чтобы не повторять ошибок. Мне, например, не нравится, когда сносят памятники. Сохранение своих исторических корней — наш долг. Выбрасывать этот багаж безнравственно. Были времена, когда на помойку выбрасывали антикварную мебель конца XIX века. Я ее собирала и приносила
в театр. Сейчас наоборот — за подобными вещами охотятся, собирают бюсты Ленина. Не случайно то время привлекло внимание театра. Это стало интересно. И не только старикам, но и их детям, внукам.

— Если судить по фильмам и воспоминаниям очевидцев, складывается ощущение, что лет 50 назад нужно было приложить массу усилий для того, чтобы нарядно одеться. Так ли это?

— Времена моего детства пришлись на 70-е — когда в магазинах практически ничего не было. Одинаковые платья и пальто, которые выпускались несколькими фабриками. Выбора не было вообще. Я начала шить, еще учась в школе. С позиции сегодняшнего дня понимаю, что там и со вкусом было не все в порядке. Не на что было ориентироваться, не было журналов мод. Шили исходя из своих представлений о красивом.

Да и в 90-е мало что изменилось. Как только у меня родилась дочь, я все шила сама. Брала лоскутки из театра, остатки декораций и делала радостные комбинезончики. Начиная от конвертика и заканчивая курткой. Ночами не спала. Мне хотелось, чтобы ее детство было радостным.

— Будет ли эта особенность времени отражена в оперетте? У нас есть группа «стиляг». Их наряды делала не я, а помощница, Наталья Наумова. Ей отдала часть наиболее интересных костюмов, чтобы она работала и развивалась.

В нашу страну стиляги пришли позже. В конце 50-х у нас стали одеваться, как на Западе в начале 50-х. Это совсем другой силуэт, другая мода, другое отношение к жизни. В такой одежде есть ощущение свободы. Все ярко, сочно — это будет отражено в спектакле.

«Рамки не ограничивают, а дают возможность пойти вглубь»

— Когда создаете оформление нового спектакля, ориентируетесь ли на опыт предыдущих?

— Все зависит от материала, от эмоционального ощущения произведения. Например, в «Травиате», где я работала с художником по костюмам Натальей Земалиндиновой, мы сразу договорились о гамме. Первый акт, бал у Виолетты, светлый, радостный — это зарождение любви. И бал у Флоры — кроваво-красный с темными включениями — ближе к смерти. А опера «Пиковая дама» — это Санкт-Петербург с его внутренними страстями.

Он только кажется холодным. Он насыщен многим: болью людей, которые в нем жили, плохими и хорошими эмоциями, утонченностью. Это особая часть истории России.

— Что в смысловом ядре сценографии важнее: эпоха, место, композитор, сюжет?

— Поскольку мы работаем в театре оперы и балета, первое — это музыка. С ней не поспоришь. Когда Георгий Исаакян позвал меня в Пермский театр оперы и балета, где мы в итоге проработали 12 лет, он меня «приучал» к музыкальному театру и дал посмотреть диск
оперы «Ксеркс» Генделя. Я была потрясена тем, что «Ксеркс» — это древнеперсидская история, а исполнители ходили в европейских
костюмах XVIII века. Я спросила: «Почему?» Он ответил: «Гендель. Если бы они были персами, то музыка бы не укладывалась». Если музыка «против» — ничего не получится. А дальше уже идет либретто, режиссерское решение.  Специфика актеров тоже имеет значение — их подвижность, динамичность. Все это нужно собрать воедино и найти тот ход, который верен для данной постановочной
группы и театра.

— Насколько свободным в этой ситуации может ощущать себя художник?

— Абсолютно свободным. Я по этому поводу думала еще на первом курсе института, когда мы проходили древнегреческий театр. Все постановки были на тему древнегреческих мифов, и тем не менее каждая отличалась от других. Мы сейчас гораздо более свободны — у нас, например, больше сюжетов. Рамки не ограничивают, а дают возможность пойти вглубь.

— Сколько в вашей жизни было примеров удачных творческих тандемов с режиссерами?

— Есть несколько режиссеров, с которыми я люблю работать, мне с ними комфортно. Человека четыре. Это нечастая история, когда понимаешь человека с полуслова, думаешь в одном направлении.

— На что похоже начало работы с новым режиссером?

— Только что был случай, я выпускала в Магнитогорске «Иоланту». Режиссером пригласили Наталью Дыченко из Москвы (она долго работала в театре Дмитрия Бертмана). Мы встретились, чтобы обсудить пьесу, и практически сразу договорились, о чем будем делать спектакль. Хотя мы очень разные: она энергичная, шумная, эмоциональная, а я спокойный человек. Спектакль выдвигали на «Золотую Маску», он не попал, но тем не менее получился очень теплым и трогательным.

«Всегда нужно относиться к тому месту, где живешь и работаешь, как к родному»

— Самарский театр оперы и балета уже второй год подряд среди номинантов «Золотой Маски». Важны ли награды для спектакля, для художника, для театра?

— Конечно. Это престиж и уровень. На «Золотую Маску» абы кто не попадает. Когда я работала в Перми, у нас к моменту моего ухода из театра было уже порядка семи «Масок». И одна из них за мой спектакль «Балле Империаль». Мы очень радовались этому. Думаю, что это хороший опыт. А для солистов — возможность получить дополнительное внимание публики.

— Вы считаете самарский театр родным?

— В свое время, когда я из Питера переехала в Пермь, думала: «Годик-другой поработаю и вернусь в Питер». Волею судеб я какое-то время сотрудничала с местным краеведческим музеем, и одна дама — его сотрудник — сказала такую фразу: «Никогда ничего не выйдет, если ты считаешь, что это временно». И я поняла, что это правда. Всегда нужно относиться к тому месту, где живешь и работаешь, как к родному.